Интервью с Евгением Ерёминым

Вы известны как автор «столбовых романов». Расскажите, пожалуйста, как вам пришла идея такого формата?

Идея формата? О, да! Совершенно точно! Это была не платоновская бестелесная идея, а скорее, как у Аристотеля, идея как форма. Я просто увидел эту форму в прямом смысле, внутренним зрением. Спонтанный такой всплеск, вспышка визуальная. А было это так. В 2008-м, осенью, я только поступил в аспирантуру, начал работать над диссертацией по творчеству Бориса Гребенщикова и принес своей научной руководительнице свою первую работу — статью по альбому БГ «Сестра Хаос».

Она её прочла и так щедро всю перечиркала красными чернилами — мол, процентов десять сгодится. Я, конечно, приуныл. А она говорит: «Женя, не бойтесь прощаться с тем, что может быть лучше. Гоните страх». И вот при этих словах у меня вдруг перед глазами проявился лист формата А4 с текстом, который я тут же на ноутбуке и «срисовал» в вордовский файл.

 Вот так и родился монороман «Страх», состоящий всего из одной фразы: «А ить мы жить-то боимся...» Я показал его научному руководителю, мы начали спорить — может ли роман по законам жанра состоять из заглавия и одного предложения. В конце концов пришли к компромиссу — если его опубликуют в нашем университетском альманахе, то может.

Редактор альманаха добра не дал, с улыбкой назвав это выпендрежем и постмодерном. Тогда мы с другом 4 ноября 2008 года, в День народного единства, обклеили романом фонарные столбы по центральным улицам Ленина и 50 лет Октября. Так он стал «столбовым».

Что вы тогда чувствовали?

Помню, что тогда, в 2008-м, было чувство куража, дерзости, в хорошем смысле слова, игры; столбовой роман — это то, что родилось счастливо-случайно и понравилось, и задышало, и потянуло за собой. Это потом уже стали накручиваться объяснения, манифестации, концепция рассылки в Сети, в том числе и привязка к 4 ноября, ко Дню единения и пр. А вначале — чистое искусство. Было просто весело, а мысли пришли потом. Карнавал, короче, свобода, праздник, когда нет слова «надо», а только «можно», можно всё. И это не заигрывание с публикой, а игра с ней.

Есть ли у него целевая аудитория? А преимущество перед другими жанрами?

Цель такой игры всегда — изменение сознания, изменение восприятия привычных вещей, изменение взгляда, в том числе, и на литературу. Относительно целевой аудитории, target group — рекламных исследований не проводил, не знаю. Но, исходя из опыта руководства рекламным агентством, понимаю, конечно, что есть — в основном молодежь, так как, будучи преподавателем вуза, я работал с молодежью, большей частью, с китайскими студентами, ну и у этой аудитории меньше стереотипов, пакетное мышление не так сильно развито.

Популярность и преимущество перед другими жанрами? Мне кажется это все-таки рекламный вокабуляр, это менеджера по продажам нужно спрашивать, а не автора. И как раз уличной, «фонарной» публикацией первого столбового романа «Страх» отменялось крепостное право стереотипной линейки: редактор – издатель – дизайнер – рекламщик – <...> – продавец (и прочие промоутеры/супервайзеры) – читатель и обнулялись все страхи связанные с этим.

В концепции, опубликованной в моем ЖЖ, распечатывать роман рекомендовалось на уже использованной (с одной стороны) бумаге, не нужной уже, отслужившей свои век и задачу. То есть роман был манифестирован как антиглобалистский, антикризисный, народный. А вообще мой девиз — «Не вместо, а вместе!», никакой войны брендов.

Пробовали ли вы творить в других жанрах?

В формах крупнее столбового романа пробовался: писал сказы, стихи, роман-дневник «Листья снега» (Владивосток, 2014, независимое издательство К. Дмитриенко «niding.publ.UnLTd»). А вообще, я лично считаю, столбовой (гипотетический) роман довольно крупной формой, его объем зависит только от читательского воображения, фантазии, начитанности и культурной просоленности.

Какова роль автора в «столбовых романах», если читатель является соавтором и домысливает весь контекст? Нуждаются ли такие тексты в критике?

Мне, например, трудно согласиться с критическими высказываниями некоторых литературоведов о том, что литература подразумевает всё-таки слово, текст, смыслы, рождаемые текстом, не словом. Что столбовые романы — скорее, перфоманс, чем литература, что влияние столбового романа — акт кратковременный, фазисный. Но кто сказал, что отдельно взятое слово не может быть текстом? Точнее, работать как текст? Содержать в себе в свёрнутом виде дискурс, нарратив? Может. Очень даже может! Только здесь мы имеем дело не с временем про-чтения, а с временем про-до -думывания.

На концертах и перформансах при читке романов я использую автокомментарий. Думаю, что при издании отдельной книгой комментарии, мнения специалистов, научные статьи по этой теме, интервью прекрасно дополнят романы.

Возможно ли перевести ваши романы на другие языки? Этот жанр подойдёт для всех стран/народов, или вы ориентируетесь именно на русского читателя и русскую жизнь?

Переводы не только возможны, они нужны, и в этом направлении ведется работа. Другое дело — есть определенные трудности с переводом. Возьмем, например, роман «Страх», мы с другом-переводчиком взялись его перевести на китайский язык, но в нем очень много синонимов, оттенков этого слова, нашли наиболее подходящий — «длинный страх, хронический», а вот как перевести «А ить..»? как «А ведь…» — что-то неуловимое теряется.

Поэтому мы будем работать в области перекрестного опыления культур и заключительный день выставки в Музее современного искусства «Артэтаж» манифестирован как Первая международная акция лит-стрит-арта посвященная перекрестному Году культуры России и Японии — запустим с балконов и окон «Артэтажа» воздушные шары с прикрепленными к ним романами, которые полетят в Страну Восходящего Солнца.

Какие ещё пути распространения такого жанра вы видите? Вы упоминали о своём положительном отношении к прочтению ваших романов со сцены. Пожалуйста, расскажите подробнее, как это происходит?

Как преподавателю, словеснику мне интересна интеграция в образовательную сферу. Тем более уже апробированы авторские методики использования этого жанра в образовании, в преподавании русского языка как иностранного. И это может стать хорошим методическим дополнением к «собранию столбовых сочинений». Столбовые романы, как литературный жанр паблик-арта, стрит-арта — прекрасно отвечают популярному сейчас (хоть и очень непростому явлению) в образовательном пространстве термину «тексты новой природы», которые сегодня нас окружают повсеместно — на улицах, в магазинах, в социальных сетях, в журналах, книгах. Текст новой природы — синкретичный, нелинейный, мультимодальный текст, отличительными чертами которого является сращение вербального текста с иными текстами — рисунками, графиками, пиктограммами, фото, видео-, аудио-; принципиальная нелинейность, гипертекстуальность, незавершимость (способность к приращению, изменению).

Эти тексты глубоко архаичны по своей природе и появились многие тысячелетия назад, и, в общем-то никуда не исчезали, они лишь время от времени то уходят в зону маргинальности, то выходят оттуда, становясь почти официальным мейнстримом. Сейчас как раз такое время.

Культура текстов новой природы очень близка молодому поколению, это их культура, они в ней живут. Но, к сожалению, эти тексты не в полной мере используются в образовательных целях. В то время, как вот такие, традиционно считающиеся маргинальными формы современного искусства, могли бы быть полезны в образовании. Их можно использовать в архитектуре образовательного пространства, как материал и инструмент для развития творческих способностей детей. Это то искусство, которое может творить каждый, не чувствуя своей ущербности и бесталанности. Задания с использованием таких текстов можно давать в диагностических целях — для того, чтобы выяснить уровень развития творческого воображения, фантазии учеников, их способности к творческой и, в принципе, к продуктивной деятельности (способности создавать что-либо своё, оригинальное), в виде тренинга — заданий-тренажёров, развивающих эту самую творческую способность к продуцированию, к производству новых смыслов, в виде итоговых заданий — проверяющих опять же её.

На своих рок-концертах, между отделениями, я часто провожу читки романов. Это такие моноспектакли. Это всегда импрвизация. Каждый раз наугад вытаскивая из пачки с десяток-полтора романов, я читаю их с автокомментированием. Со сцены, как и с любым эстрадным, или драматическим жанром, это происходит всегда по-разному и это самое радостное, непредсказуемость, неочевидность результата. Один из самых запоминаемых — перформанс в Москве, в 2016-м, на юбилее литературного Общества Вольных Кастоправов «Кастоправда», когда один из самых известных исследователей в области наивной и примитивистской поэзии Данила Давыдов совершенно органично перевел перформанс в хэппенинг, начав спонтанный аукцион столбовых романов. Он и дал им цену —денежный эквивалент одной ксерокопии — 10 рублей.

Были спонтанные перформансы на представлениях плэйбэк-театров в Благовещенске и Владивостоке, очень интересно. Есть мысли попробовать себя и в моноспектаклях по типу плэйбэка. В разработке литконкурсы и фестивали по написанию логлайнов и синопсисов по мотивам романов, перформансы на лучший стэндап на тему романов.

В других родах искусства, в частности, в стрит-арте, существуют определённые параллели с вашими «столбовыми романами»: например, творчество питерского дизайнера, размещавшего на улицах постеры с многозначительными фразами. Как вы считаете, это явления одного порядка?

Да, я встречался с этим в своих поездках. Любопытные, ироничные вещи из области паблик-арта, городской аккупунктуры, я это называю — «дренаж сурьеза». Есть точки соприкосновения, есть и свои отличия. Основное различие, мне кажется, — в наличии/ отсутствии авторства текста, в том, что отличает литературу от фольклора. И, конечно, в потенциале возможности продуктивной интеграции в важнейшие сферы социальной жизни.

Попытки внести элементы дизайна были, когда хотели размещать романы на одежде, искали более колоритные шрифты, но в итоге решили остаться верными самой книжной из гарнитур, да ещё и «работающей» в русле народной этимологии – Times New Roman — «Время Новых Романов». Это, кстати, корпус текста одного из свежих романов — «Че». Дань моей бесконечной любви к Антону Палычу — предтече столбовых романов.