Обзор рассказов #3: Константин Дмитриенко

Рассказы прошлой недели разбирает для нас писатель Константин Дмитриенко, недавно мы как раз публиковали главу из его новой книги «Повесть о чучеле, Тигровой Шапке и Малом Париже».

В финал прошли четыре рассказа, а победила Елена Нефёдова и её «Жучки в темноте». Бессменный победитель предыдущих недель на этот раз занял третье место (это всё-таки возможно!). В трех рассказах авторы, по прямому заданию Паланика, описывали ощущение головной боли, а один из авторов взял темой оргазм. Читайте, что у них получилось.

«В каждой книге моя цель в том, чтобы история вошла в мысли читателя, его сердце и внутренности.»

Вообще, эта фраза Паланика, лично мне кажется столь же абстрактным клише, как и приводимые им «жгучая боль», «острая, режущая боль», «пульсирующая головная боль» или «экстаз оргазма». Мы же отлично понимаем, что «сколько не говори халва, а во рту слаще не станет». Это не значит, что нужно отказаться от метода, лукаво пропагандируемого мэтром Палаником. Нет, это значит только то, что значит — любой текст, претендующий на литературу, всё-таки изображение жизни, а не собственно жизнь, и в этом плане попытка заставить читателя «кончить», «сблевнуть, чтобы полегчало» и тому подобное — всё это не что иное, как изнасилование, в котором автор — этакий маньяк (почитайте на досуге «Коровы» Стокоу). И именно поэтому, оценивая предложенные редакцией Кота четыре рассказа, я лично исходил из того, удалось или нет авторам «изнасиловать» своего читателя. Как там у Паланика? «Войти в его внутренности»?

«Отче наш» (4,5 балла из 10)

Автор: Вера Фильдман



Она неплохо помнила себя до восьми лет, и потом почему-то сразу с одиннадцати. Именно за два выпавших из памяти года и произошли кардинальные перемены в её семье.  До восьми лет её звали Настя, её папа был весёлый, молодой и красивый, мама красила волосы в рыжий, а губы —  в красный, к ним в гости часто приходили другие весёлые дяди и тёт,и и в зале стоял огромный тёмный шкаф с целой кучей книг, в названиях которых она мало что понимала. А потом её звали Аглая, папа отрастил бороду, мамины волосы стали тёмно-русыми, а в шкафу стояли Библия, Жития святых, Молитвослов и много-много икон. В гости к ним больше никто не приходил, но зато сами они каждые выходные, а иногда и на буднях ходили в церковь, молились перед едой и перед сном. Память возвращалась к ней постепенно, она то и дело донимала родителей вопросами: кто такая Настя? Где она сейчас? Почему наш дом изменился? Почему я не помню, что было раньше? Хотя много времени на вопросы у неё не было — программу средней школы пришлось осваивать экстерном, кроме того, один выходной всегда был занят воскресной школой. Сказать по правде, обычно у неё было слишком много дел, чтобы думать и вспоминать, поэтому сейчас ей было немного непривычно. 

Правый глаз словно стал в два раза больше и тяжелее левого, и вдавливался в глазницу, ставшую не по размеру. Тупо заныл затылок.

Аглая потёрла больной глаз и посмотрела на часы. До встречи с Мишей оставалось чуть больше часа. 

"Да что со мной сегодня? Никогда ведь голова не болела… Надеюсь, успеет пройти!"»


На мой взгляд, наиболее слабый рассказ из предложенной четвёрки. Тем не менее, несмотря на разваливающийся сюжет и возникающие множественные вопросы по поводу принадлежности родителей героини к какой-то конкретной секте, рассказ выделяет попытка перейти на трансляцию чувств неким «новым языком» будь то СМС-переписка или (условно) «поток сознания». Видится, что автор рассказа всеми своими силами, не используя смыслы, пытается впихнуть в читателя ощущения, но увы, «изнасилования» (в данном случае вероятно кровоизлияния в мозг) не происходит.

Тем не менее, среди «ужаса быта сектантов» порой мелькнет чистое самородное золото, как например, в трогательном абзаце о разных коленках: 

«Её звали Аглая, ей пару месяцев назад исполнилось 14 лет, и её колени были непоправимо разными: одно круглое, а второе — острое, угловатое. Так что нельзя сказать, что поводов расстраиваться и злиться на родителей у неё не было. "Ладно, неважно. Всё равно все юбки длинные", — со вздохом подумала она и взглянула на часы».

Если исходить из того, что в данном рассказе использовался метод Паланика, то невозможно не восхититься точностью образа, который «проникает в читателя» и дает гораздо больше понимания сложной жизни подростка, чем все (всё-таки банальные) рассусоливания о том, как хорошо было до того, как родители уверовали.


«Драки с толстяками» (6,8 баллов из 10)

Автор: Алексей Сухачёв



С детства я знал, что делать, если у человека болит голова. Знал, потому что у мамы эти боли практически не проходили. В такие моменты она говорила: «Тараканы в голове что-то закопошились». Только вот эти «тараканы» не просто копошились, они своими маленькими шершавыми лапками скребли каждый сантиметр маминой головы. Давящая боль двигалась от самой шеи ко лбу с остановками на затылке и макушке. Будто обвивала голову в этих местах железной цепью, а после начинала медленно её стягивать. Эта боль застилала глаза. Но как только веки смыкались, неведомая сила начинала будто бы выдавливать их, и тут же подступала тошнота. И так весь день, много часов. Из-за такого напряжения на левом виске у мамы появилась огромная пульсирующая жилка, которая исчезала только во время сна. 

Когда мама пришла домой в половине девятого, мы с братом тут же подбежали к ней. Я был решительно настроен всё рассказать. Это уже не разговор по телефону, трубку она не скинет. Но как только я открыл рот, мама поднесла указательный палец к губам и уставшим голосом сказала:

— Тихо, мальчики. Мама сегодня устала.

И так было всегда. Она никогда не помогала нам в ссорах.


Итак, что у нас есть? Два брата, старшему 12, и он «увлекается мастурбацией», приходящий три раза в месяц папа, мама — медик с вечно больной головой, ах да, телевизор (1 штука) ещё есть.

Если вы внимательно читали эссе Паланика, то не можете не обратить внимания на определенное сходство с ним штудии, весь пафос которой можно свести к тому, что не стоит мешать старшему брату дрочить, потому что это обернется разбуженной мамой. Очень серьезный, многословный подход к последовательному разворачиванию сюжета, к сожалению, сводит на нет «самую главную часть текста», в котором мать на самом высоком уровне громкости объясняет двум недопескам кого и как надо любить. Добавим к этому то, что автор, не совсем понимая, для чего пишет свой рассказ, начинает стыдливо заменять «яйца» на «шары», «дрочить» на «мастурбировать» и тому подобное. Допускаю, что в части авторского текста это каким-то образом оправдано, но посмотрите на прямую речь. «Закройте рот» там, где просится «Заткнитесь», и вполне грамотное построение фраз с логично выстроенными конструкциями во время домашнего скандала — это все-таки немножко слишком для того, чтобы быть правдой. Ну, а если нет правды, то получается не жёсткое изнасилование читателя, а какая-то имитация петтинга по телефону.

Впрочем, во всём остальном, как то: возвращение к начальному тезису в конце, наличие братской конкуренции, попытка описать головную боль (к сожалению штампами) и т.д. и т.п. — всё на добротном уровне. Но мы же с вами знаем, что добротность постройки вопрос второй, главное — для чего эта постройка: жилой дом, лавка, храм или сортир. А если нет понимания, для чего все это, то и смысла в добротности нет.


«В банке» (8,7 баллов из 10)

Автор: Дмитрий Фещенко



— Ну расскажите мне ещё что-нибудь о своих прудах, — сказала она, посмотрев в план, — Нерестовые пруды — они для чего?

— О, вы не знаете, что такое нерест? — ответил он с улыбкой, наконец-то справляясь со смущением и вовлекаясь в эту неожиданную игру.

— Представьте, что не знаю. Объясните.

— Всем ведь надо реализовать биологический смысл жизни. Всему живому. Ну и эти «смешные рыбки с усиками» не исключение.

— Да что вы, — продолжала она взволнованным шёпотом, — и в чём же биологический смысл?

— Всего лишь в продолжении рода, — ответил он. — Как в случае с карпами — оплодотворить и умереть.

 Теперь он жадно ощупывал её взглядом. А её голая ступня плавно выскользнула из его штанины, но лишь для того чтобы сменить позицию — теперь она медленно, собирая складки, скользя по его брюкам, продвигалась к колену, и дальше — к внутренней части бедра. Всё выше, выше — так, что всё сильнее звучит шум прибоя в ушах. А в голове сладкая и вязкая тина. Кровь, толкаемая сердцем, стала тяжёлой и густой, наполнилась маленькими блестящими рыбками. Рыбки сбивались в стайки, переливаясь в радостных завихрениях, всё ускоряли своё суетливое, запущенное какой-то таинственной силой движение.


Перефразируя известное выражение о театре, скажу: «Любите ли вы порнографию, так, как люблю её я?».

На самом деле, для порно (а какой еще из жанров может более претендовать на «проникновение во внутренности читателя»?) рассказ слишком зациклен на особенностях ведения прудового хозяйства, что вкупе с некоторыми особенностями оптики пространства, позволяет говорить о том, что перед нами абсурдистская миниатюра из серии «приснится же!».

Лично мне очень импонирует удачная игра смыслов, при которой получается, что персонажи находятся не только в банке, как в финансовом учреждении, но и в банке — стеклянной емкости (не даром автор в первых же абзацах использует слово «аквариум»). Согласимся, есть в этом что-то и от Ионеско, и от Кафки. Приятно щекочет, как умозрительные предположения о сексуальной связи в переполненном автобусе… Упс, опять, мы свалились в порно. А это доказывает, что данный рассказ, если воспринимать его как развлекательно-возбудительный, всё-таки «проникает во внутренности», не ставя перед собой никаких иных (кроме проникновения) задач. И по большому счёту — это хорошо и правильно. По крайней мере, в рамках предложенного Чаком Палаником метода.


«Жучки в темноте» (8,9 баллов из 10)

Автор: Елена Нефёдова



Мама выключила свет и в комнате стало сумрачно. Мама всё чаще морщилась, и её губа всё чаще ползла вверх. Только мне уже не казалось это смешным. Она гладила виски и кружила по комнате. То медленно, то быстро. Голова опущена, глаза полузакрыты. Мама ходила и мычала. Пару раз резко останавливалась, стучала по дверце шкафа, замирала и продолжала свой путь. В те минуты нить её клубка явно сильно запуталась.

Наконец, она вспомнила про меня. Бросилась к стульчику, её глаза были чем-то затуманены, а голос хриплый и горячий.

— Вот сюда, — прохрипела она и положила мою руку себе на лоб.

— Вот здесь у меня живут тысячи разъяренных жуков. И они прогрызают меня насквозь. Ты чувствуешь, как шевелятся мои волосы? Здесь уже есть их нора? Они уже нашли выход на свободу? — мама подвинула мою руку по волосам прямо к затылку и надавила. — Чувствуешь?

Мои нервные букашки бежали от кончиков пальцев. Они бежали так быстро, что сердце начало глухо стучать ещё до того, как они добрались до него. Я гладила мамины волосы и боялась ощутить круглые гладкие головки маленьких жучков. Я думала, что знаю, как они выглядят. Это гадкие чёрные насекомые. Они были поганые. ПО-ГА-НЫЕ.

Мама замолчала. Встала. Подняла меня и отнесла к дивану. Моему маленькому дивану. Посадила лицом к двери. И сказала:

— Молчи. Меня тошнит от твоего запаха, от твоего шороха, от твоих мыслей. Пожалуйста, посиди и помолчи. 

Мама ушла. Ушла так, будто в ней было на сто килограмм больше, чем минуту назад. Я слышала, как она задёрнула штору. Как скрипнула кровать. Как прошелестело покрывало, которым она укрылась.


Помните стихотворение Елены Благиной — то, которое «Мама спит, она устала»? Рассказ «Жучки в темноте», по сути, это замечательная (хоть и совсем не позитивная) вариация этого стихотворения. Поставленная суперзадача: головная боль + воспоминание из детства выполнена на хорошем уровне. Конечно, можно было бы и пошлифовать, убрав, например, зачин про гирлянду и никак не играющую бабу Клаву, но даже и в предложенном виде рассказ сложился — тем, что отчетливо, «подкожно и внутривенно», без объяснений и «кровищи» погружает читателя в мир сдвинутых ориентиров. Очень важно, что через перемещение матери по комнате, через словечко «поганые», через «сто килограмм» читатель не только чувствует сводящую с ума боль матери, но и, что важнее, полное непонимание происходящего и бессилие дочери что-либо изменить, и от того чувствующей себя виноватой перед всем миром. И единственное, что может сделать ребенок — это сказать «…лучу: — Я тоже двигаться хочу», но в нашем случае даже этого ребенок сказать не может, поэтому: «И я затыкала щель под дверью оранжевым полотенцем» — то есть уничтожала единственный лучик света проникающий в это темное место смещенных координат и беспричинной вины, принявшей вид черных жуков и паука в душевой.